Начало и продолжение.



Письмо


Ты говоришь: “Мне было больно” и “Теперь я боюсь”, объясняя нынешнюю ледяную дистанцию, ледяную стену, которую воздвигла между нами.

Я не рискнул тебе тогда возразить, когда робко приперся с цветами на второй этаж - сердце скрутило отчаянным страхом. Я боялся – одно неосторожное слово с моей стороны, и я был бы низвергнут с маленькой высоты, на которую все-таки забрался, и был бы обречен на вечные муки – без тебя.


Теперь, слишком поздно, конечно, но я рискую. Я говорю тебе то, что должен был сказать намного раньше – до прихода рокового ноября, когда в отчаянии я совершил ужасную ошибку, когда захотел избавиться от тех уколов в сердце, которыми ты так щедро меня “одаривала”. Может быть, я должен был это сказать тогда (если еще помнишь), когда “надулся-обиделся” в первый раз. Мы шли с работы до Смоленки, и я, путаясь в словах и чувствах, ломанно объяснял свое сумрачное настроение, а ты, не сильно вдаваясь в причины, твердила: “Мне интересно с тобой”. Окончательно сломал меня твой поцелуй, я растаял (как таю и сейчас, вспоминая то мгновенье), простил, так и не сумев тебе объяснить свои чувства.


И только теперь я говорю: “Сначала было больно МНЕ!” Мне было больно всякий раз, когда ты щедро и невинно раздавала свои улыбку и внимание другим людям, ничего для тебя незначащим. Мне было больно всякий раз, когда ты проходила мимо меня в трех шагах и не замечала. Мне было больно от того, что всякий, кому ни лень, мог позволить себе флиртовать с тобой, не рискуя получить холодный ответ. Мне было больно, когда в те редкие, счастливые для меня мгновенья, когда мы могли бы быть вместе, вдруг “нарисовывались” твои подруги, Зав…ко или еще какие-то посторонние люди. Мне было больно, когда тебя “напрягало” мое публичное проявление чувств. Мне было больно еще тысячу раз, но ты упрямо не замечала этого.


Ты скажешь: “Глупая, необоснованная ревность и эгоизм”. [Может быть ты и права, но разве боль в сердце становится от этого меньше?!] Так уж я устроен, и теперь расплачиваюсь за это.


Сейчас мои слова звучат по-другому - бессильно и безнадежно. В наших отношениях немногое изменилось, как и раньше мир для тебя – яркая веселая игрушка, а я … я где-то сбоку, но я не прошу тебя ни о чем и уж тем более ничего не требую – я безраздельно предан тебе и за счастье принимаю те крохи внимания, которыми ты расчетливо, словно по часам, балуешь меня теперь. Отныне и навеки, [разумом], я готов довольствоваться малым, потому что никогда не забуду два страшных, с ума сводящих месяца – ноябрь и декабрь, когда все, что у меня осталось от тебя – та фотография с мячом, сделанная в Серебряном бору, лишь навевающая сладкие воспоминания и жестоким образом напоминающая об утерянном Рае.


[Но разве сердцу прикажешь любить в полсилы и не мечтать?! Увы, в этом я бессилен и мечтаю о гораздо большем, чем есть у меня сейчас,  и почти невозможном – о твоей любви!]


Я знаю, это признание ничего не исправит - оно опоздало на целую вечность, [и мы никогда не встанем на одну высоту]. Я лишь прошу тебя: “Не наказывай меня за это”. И прости.


Я люблю тебя!